В Беларуси синий жилет с надписью «Пресса» с конца лета 2020 года стал мишенью для стрельбы в прямом смысле слова. Ещё одно тому подтверждение — история фотокорреспондентки «Бeлсата» Ирины Ареховской. 11 августа 2020 года Ирина работала на акции протеста в Минске, где сотрудники спецслужб ранили её резиновой пулей. На журналистке был жилет «Пресса», в руках — техника, однако это не уберегло её от ранения.
17 августа 2020 года Ирина подала заявление в Следственный комитет по факту своего ранения. Ответ пришёл 19 октября – в виде обыска квартиры. Сейчас журналистка проходит свидетелем по уголовному делу – по всем трём частям статьи 293 Уголовного кодекса Республики Беларусь (Массовые беспорядки). И, как пояснил следователь, Ирина «пока свидетель», её статус по делу зависит от того, что она скажет на допросе…
Послушать подкаст на других платформах:
Apple Podcasts ･ Google Podcasts ･ Яндекс.Музыка ･ Вконтакте
Всё началось 11 августа [2020 года]. Перед работой я с коллегой поехала купить бронежилет и каску, защитные средства, потому что уже было понятно, что всё достаточно серьёзно и нужно себя защищать – началась охота на журналистов.
Мы поехали на съёмку в район метро «Пушкинская», на место, где убили Александра Тарайковского. Припарковали машину чуть дальше, потому что около метро всё перекрыли, мест не было. Люди, которые шли нам навстречу с «Пушкинской», предупреждали нас, что туда не стоит идти – у журналистов разбивали камеры, забирали флешки.
Ирина Ареховская
Коллеги, с которыми мы созвонились, подтвердили: у одного грубо забрали флешку, второй получил удар по камере, когда отказался отдавать свою. Мы решили направиться в сторону станции метро «Спортивная»: там как раз собралось достаточно много людей, они начали выходить на проезжую часть с флагами. Мы стояли на пригорке, снимали происходящее сверху.
Когда начало темнеть, неожиданно подъехали микроавтобусы, из которых выбежали люди в форме, фактически никак не обозначенные. Но было понятно, что это силовики, у них в руках было оружие. Мой коллега сказал, что нужно убегать. Я заметила, что эти сотрудники побежали за нами: они явно нас увидели, потому что мы были обозначены – в синих жилетах, с техникой. У меня ещё сбоку висела каска с надписью «ТВ».
И по нам начали стрелять. Я ещё обернулась, чтобы убедиться, действительно ли стреляют по нам. Да, за нами бежали несколько человек с оружием. Один был быстрее всех, он начал просто нас расстреливать. А поскольку я бежала последняя, он попал в меня. В какой-то момент я почувствовала боль, боль в районе копчика, чуть пониже. Но я только ойкнула и продолжила бежать: было больно, но не настолько, чтобы остановиться. Тогда думала лишь о том, что нужно поскорее уйти отсюда – чтобы меня ещё раз не подстрелили.
Мы бежали вдоль домов, люди выглядывали из окон, возмущённо кричали силовикам: «Что вы делаете! Это же журналисты!». Мы бежали до тех пор, пока от нас не отстали. После я осмотрела себя: крови не было. Резиновая пуля прошла через портфель, в нём осталась дырочка. На мне было несколько слоев одежды: жилет, свитер, штаны. Именно это спасло меня от более серьёзных последствий. Мне просто повезло. Вместо проникающего ранения я получила большую гематому.
Мы добежали до нашей машины, которая стояла на другой стороне проспекта, но уехать куда-либо было непросто — всё вокруг было оцеплено. Кроме того, начались жестокие разгоны, стреляли светошумовыми гранатами. После звонков коллегам стало понятно, что сегодня массово останавливают машины, досматривают людей, многих забирают с применением силы. Мимо нас точно бы не прошли: у нас и камеры, и бронежилеты, и каски, и жилеты с надписью «Пресса»…
Мы припарковались в районе метро «Каменная горка» и решили переждать там.
Мы поняли, что деться здесь особо некуда – и залезли на круглую крышу одного из расположенных там зданий. На крыше мы были втроём: я и двое моих коллег. И вскоре рядом с нами действительно начался жёсткий разгон. Приехало очень много техники. Силовики останавливали машины, которые ехали с кольцевой, доставали из них людей… Если убрать все маты из речи сотрудников спецслужб, то команды звучали примерно так: затопчите их в землю. Они избивали людей, стреляли в машины, оставляли их разбитыми на проезжей части, а людей забирали и увозили.
Мы решили лежать на этой крыше и ждать, пока всё не закончится. И тут над нами что-то сверкнуло. Ребята подумали, что это звезда. Но это оказался дрон. И мне стало уже не просто страшно, а жутко: я почувствовала себя загнанным зверем. Потому что с этой крыши уже никуда не деться, мы были как на ладони. Коллеги ещё старались что-то снимать, я же просто тихо лежала, вдавилась максимально в эту крышу, хотела стать одним целым с ней, слиться.
Потом дрон улетел. А через какое-то время сверху что-то снова сверкнуло. Но в этот раз над нами пролетела настоящая звезда. Странная ситуация, страшно-романтичная: меня только что подстрелили, мне больно, страшно, холодно, а я лежу на крыше и смотрю на звёзды.
Ирина Ареховская
Спустя довольно долгое время, когда всё кругом затихло и техника отъехала подальше, мы отважились спуститься и пойти к машине. И тут непонятно откуда появились силовики и побежали в нашу сторону. Там росли деревья, но они были совсем тоненькими и маленькими. Как оказалось, за этими деревцами прятались люди и, когда они увидели бегущих силовиков, бросились врассыпную. Силовики переключились на этих людей. Мы же быстро сели в машину и уехали.
Следующие три дня я провела дома: слегла с температурой, очень плохо себя чувствовала, не могла работать и практически полностью отключилась от всего. Но как раз в эти три дня происходили те события, которые, мне кажется, до сих пор держат очень многих людей. На мирный протест против насилия вышли женщины. Но я этого не видела, в моей памяти застыл ужас 9-11 августа. Поэтому вместо вдохновения у меня скепсис в отношении происходящего. К сожалению, до сих пор.
Спустя эти три дня я поехала в 6-ю больницу, чтобы врач осмотрел меня и зафиксировал ранение. В больнице в то время уже находились люди, которых выпустили из изолятора на Окрестина. Коридор был полон их – избитых, хромающих, измазанных краской. Я видела их очень близко, видела, как они показывали свои ранения. Это было ужасно…
Медики очень сопереживали пострадавшим. Ласково к ним обращались, называли «котиками», «солнышками». А в одном кабинете стоял огромный букет бело-красных цветов. Не могу описать, как это всё вместе смотрелось – эти цветы и эти избитые люди.
Врач осмотрел меня и сразу предупредил, что возможны два варианта: или он мне устно описывает моё состояние, или фиксирует всё письменно, но тогда меня вызовут, потому что ранение огнестрельное. Я посчитала, что такое нужно зафиксировать в любом случае.
И через три дня мне позвонили из Следственного комитета и сказали (передаю дословно): «Здравствуйте! Может, вы хотите написать заявление на сотрудников ОМОНа?». Я тогда даже переспросила, откуда они знают, что в меня стреляли сотрудники именно ОМОНа, там мог быть кто угодно. Ответ не получила. И вообще звонок показался довольно странным: силовая структура предлагает написать заявление на своих сотрудников.
Ирина Ареховская
И всё же я решила пойти в Следственный комитет, чтобы написать заявление. В тот день там, кроме меня, было много пострадавших, которые тоже пришли подавать заявления. Некоторые были даже на костылях. На входе в Следственный комитет меня встретил охранник в бронежилете, балаклаве и с автоматом. Первой реакцией было – развернуться и уйти: снова этот автомат. И я вышла, но потом заставила себя вернуться.
В кабинете следователь положил передо мной лист и сказал: «Пишите!». Я уточнила, что именно писать, потому что адвокат меня предупреждала: меня могут начать отговаривать. Следователь ответил: «Пишите заявление». Я написала.
Два месяца не было никакой реакции. Я только получила бумажку о продлении срока на месяц. А 19 октября по месту моей прописки – в квартире мамы – прошёл обыск.
Так получилось, что в тот момент я была не в Беларуси. Работала над проектом о беларусах, которые пострадали от насилия сотрудников спецслужб 9-11 августа. Часть съёмок проходила в Минске, часть – в Польше, потому что многие уехали из Беларуси: одни – на лечение и реабилитацию, другие – из соображений безопасности. Когда проходил обыск в маминой квартире, я как раз была на съёмках в Польше.
После обыска стало известно, что я прохожу свидетелем по всем трём частям статьи 293 Уголовного кодекса. Это было указано в документе, который показали маме. В результате ничего не изъяли. Но там изымать особо нечего было: я в той квартире не живу, и это видно.
Мама позвонила следователю и узнала, что обыск связан с тем, что я подала заявление. Она была в стрессовом состоянии и не поняла, в каком я статусе. Была уверена, что я – обвиняемая. К свидетелям с обысками не приходят, считала тогда моя мама.
Однако моему адвокату следователь сказал (с дословной формулировкой): «она пока свидетель». Дальше, пояснил следователь, всё будет зависеть от того, что я скажу на допросе.
Истории людей, которых я снимала для проекта, подтверждают, что такое возможно. Многие точно так же подали заявление, затем находились в статусе свидетелей, а через какое-то время их переквалифицировали в подозреваемых или обвиняемых.
На семейном совете приняли решение, что в Беларусь в ближайшее время я не возвращаюсь и остаюсь в Польше. Будем ждать развития событий по моему делу. Дело в том, что моя коллега, которая тоже пострадала в августовские дни, получила извещение о приостановлении дела. Её никуда не вызывали, обыск у неё не проводили. Я надеюсь, что такое извещение придёт и мне. И я вернусь домой.
Условия перепечатки
Мы разрешаем полную или частичную перепечатку наших материалов.
Обязательна активная прямая гиперссылка на страницу-оригинал публикации. Эта ссылка должна размещаться в начале перепечатанного материала, в лиде или первом абзаце.
При перепечатке, полной либо частичной, запрещены любые изменения текстов, заголовков, фотографий (если они авторские).
При перепечатке материалов проекта «Пресса под прессом» мы просим указать, что этот материал взят из проекта Press Club Belarus «Пресса под прессом», где мы собираем свидетельства репрессий против независимых медиа и журналистов в Беларуси.
